Вита, 46 - 1 апреля 2012 23:45

Часть 5
Впервые он видел смерть так близко.
Нет, конечно, в детских играх мухам часто отрывают крылья, или жгут кузнечиков в керосине, или кидают жаб в горчично-уксусный раствор, содрав с них шкуру живьем. Они, эти жабо-мухи, не вызывают ни симпатии, ни жалости даже в своих диких корчах.
Только веселый познавательный энтузиазм.

Но мохнатика было действительно жалко.
Страшно было представить, сколько времени теплый меховой комок бьется тут один, в последней агонии, не в силах уйти от края только начатой свой крохотной жизни. Ни туда – ни сюда. Зависимое от отмерянного ему жестокого времени, царапает оно грязь маленькими пушистыми лапками. Брошенное и беспомощное.
Прямо в мусор.

Странное чувство.
Есть вещи, на которые трудно смотреть. И не смотреть на них нельзя. Есть в них что-то притягательное. Возможно сама правда, отжатая от всех успокоительных аллюзий. От нее сколько не бегай, и как не ловчи с ней, сколько не намазывай на нее грим и не засыпай конфетными фантиками – а все одно догоняет тебя, и вот вы снова стоите друг напротив друга, не зная что и сказать в случайном, надрывном своем сердцебиении. И как снова разойтись. Чтобы не встречаться. До следующего раза.

Он накрыл тельце листком газетки. Отвернулся.
Постоял.


Сделал маленький шаг, ища глазами за что бы такое интересное зацепиться, чтобы найти повод не помнить.
Еще шаг.

Из под листа мяукнуло.

Он втянул голову в плечи.
Волной прокатил губу под передними зубами.

Повернулся и быстро присев, откинул желтый листок «Правды», занеся вверх кусок бурого кирпича, все еще сжатый побелевшими пальцами.

Часть 4
В общем как не крути - все кончалось мусором. Из праха, как говориться, и во прах. Любые маршруты детского мира дворового пользования неизбежно приводили к сакральному месту упокоения достижений человеческих. Будто маленькое то кладбище собирало в себя прожитое, чтобы отправить его в неведомые дали неясно зачем. Но всегда через жесткую, придирчивую таможню местных детишек.
В тот день все было темже и тамже.

Послонявшись в ленивом безделии по летнему теплу, он пришел прямо к местами пахучему «эльдорадо».

Было ему немногим больше десяти.
Белобрысый, голубоглазый и беспощадно любопытный мальчуган.
Остановился напротив развала из брошенного барахла, как раз у начала свалки, где размещалась самая пахучая ее точка. Накопитель для пищевых отходов, явленный миру не только особым злобно кислым запахом - будоражил накопитель и звуком, музыкой своей, неутомимо играемой несметными крыльями темных туч роившихся у родной своей кормушки мух.

Он огляделся.
Метров на тридцать раскинулось место сие.
Давно не приезжали военные грузовики, куда бы сонные солдатики могли матерясь закидывать накопившийся хлам. Давно.

Просто таки глаза разбегались в предчувствии потехи.
С чего бы начинать? Выбить стекло в старом серванте? Или поджечь стопку желтых газет?
А может тихо полистать журнал с выцветшим красивым лицом космонавта в шлеме на обложке, что в вечном своем величественном приветствии замер, подняв в воздух кисть левой руки в белой массивной печатке? Иногда в старых журналах попадаются забавные картинки рождающие забавные аналогии. Например, космос. Спирали галактик скрученные в рваный, тугой комок хаоса - очень походили на местную помойку. Невообразимо емкую, и празднично манящую, судя по всему.

Под журналом, среди газет, шевельнулось.

«Крыса!» - подумал он, и тихо присев, не сводя глаз с места шевеления, ловко нашарил половинку старого, послевоенного кирпича. Прочного как гранит.

Шевелящаяся точка замерла.
И поползла снова.
Мяукнув.

Он аккуратно отвалил грязные листы.
Под ними лежал серый котенок.

Наверное, неопытная кошка перетаскивая мелких своих детенышей забыла одного.
Или выбрала неудачное место для гнезда, посчитав массивную свалку надежнейшей опорой посреди человеческой цивилизации. Но кто-то, заботливый, двинул тяжелый шкаф из треснувшего в нескольких местах коричневого ДСП.
И вот маленькое серое тельце с вывернутыми задними лапками тихо мяукало.
Мальчик склонился над находкой.

По серой, детской шерстке пробегали смешные темный полоски.
Котенятко был худ. И мал. Его глубоко синие глаза только открывались, и один еще был наполовину затянут . Лёжа на боку существо беззвучно и слабо приоткрывало маленькую и явно сухую розовую пасть.
Спинка была сломана.

Задняя половинка туловища выгнулась ненормально, ноги были выломаны назад и вверх, будто мохнатое тельце пыталось свернуться клубочком в обратную, неестественную сторону.
Передние лапки в белых носочках перебирали грязную комковатую землю, намешанную со слоистыми ошметками пакетов, щепы, бумаги и прочего человеческого дерьма.
Будто малыш пытался уползти отсюда. Тщетно. Все брюшко его было залито вытекшим из естественных отверстий тела, и давно уже высохшим соком.
От серого комочка смердело.

часть 3
Проведение же хихикает само себе из сухой темноты, где в лучике света пролетают пылинки жизней. Вспыхивая и тут же медленно угасая.
Но каждая в свой строго отведенный черед.

Чем было заниматься внутри двора?

Да нечем. Просто нечем. Можно было бесконечно шляться, меряя шагами почти изолированную от мира площадку для прогулок «по квадрату». Прямо как по тюремному дворику. Убогая с виду, площадка эта могла бы показаться и роскошной, например, по меркам арестантов массово расквартированных рядышком, влачащих свой жалкий быт в плотной человеческой густоте, намешанной за черными, околюченными заборами.

А можно было спилить один из кустов-переростков, чтобы разворошить огромное вороне гнездо, многоэтажное, черное, одно из тех, что годами плели крикливые птицы в плотной паутине колючих ветвей. А можно было залезть на скрипящие рубероидные крыши сараев. Или пострелять из рогатки. Куда угодно.
Кроме окон домов, конечно.

Нехитрый набор развлекающих возможностей дополнялся сезонно.
Зима дарила снежные крепости и человекоподобные фигуры из бело-коричневых комьев. Неизменно пробуждавшие у ребятни неприлично - однообразные вариации стыковки предполагаемых частей тел снеговиков с «носами» из гнилых морковин.
Весна пускала обильные сети прозрачных ручьев. Их водами творили свои стремительные слаломы в один конец флотилии разномастных корабликов – от простых экологичных суденышек «индейцев», слепленных на скорую руку из коры и листьев, и до высокотехнологичных судов нового времени, из пластика, местами даже блестевшего облупленным хромом.

Но, в общем, самым интересным местом бессменно оставалась помойка.
Редкие вывозы мусора и расположение большой воинской части при охраняемом ей объекте неминуемо вели к накоплению на данной территории всяких сокровищ. Случались там и старые телевизоры с гулко взрывающимися телескопами. На толстых стеклянных колбах можно было угарно прокатиться зимой с горки. И к холодку от ветра влетавшего за шиворот примешивался холодок снизу, из-за вероятности отрезать себе яйца, если кинескоп лопнет прямо под задом. Двойная, так сказать, свежесть и почувствуйте разницу.

Попадались на развале убитые лампы дневного света. Ими можно было кидаться словно белыми копьями - что мелодично разбиваясь о цель, выпускали по невидимым врагам облако ядовитой пыли. Иногда случалась и старая мебель. Ее можно было использовать для разного детского строительства. Кусками. Или уж совсем экзотично. Например, затянув драное кресло на плоскую крышу крайнего сарая в тишине сумрачного вечера удить кошек на импровизированную уду, подвязывая к леске куски умыкнутой из дома докторской колбаски. Благо кошки водились в тех местах в изобильно, плодясь в невероятных количествах год от года.

Часть 2
Сам двор был разделен надвое.
Точно по середине. Одну его часть занимал сквер, где огромные кусты черных ягод вымахали в разы от отведенной природой высоты. Стволы местами достигали толщин сравнимых с ногой взрослого человека, а покрытые шипами прочные ветви из узловатой, жесткой древесины будто в издевку копировали хищное ожидание блестящих колючек из стали, обильно навитых на стальной неподатливой проволоке, натянутой буквально в паре метров от деревьев.
Бутафорские щипы из дерева сплетались с настоящими из стали в одну тугую злую насмешку.



Вторая половина двора была навсегда вычеркнута из цивилизации ядерного века линией старых угольных сараев. С черными обрывками рубероида на крышах, развалились деревянные, гнилые коробки. Как разлагающийся труп лося на поляне, посеревший уже, лежали они бесформенной тушей, конечности от которой давно и жестоко отделили и унесли неведомые охотники, а время и черви тихо копошась оставили на скрытом пока костяке только плесневелую шкуру, да и та уже скоро совсем слезет, как видно, обнажив скрытые до времени желтоватые кости. Вся эта «прелестность», наследие из печной эпохи, упиралось «хвостом» прямо в мусорку, тихо сползая в нее. Что было весьма уместно.

Казалось бы, в этой маленькой замкнутой на воинскую часть и два дома экосистеме аквариумного типа происходить вообще нечему. Как и в аквариуме стеклянном - каждая рыбка знала каждый камень в каждом углу. Но жизнь, как водиться, умеет разыграть свои представления на самых дешевых подмостках, и что характерно – уровень драматизма ей удается держать вне зависимости от величия предлагаемой сцены.

Вообще рассуждая здраво – все, что дается человеку в жизни – всего то два обстоятельства. Фактор времени и фактор случая. Если подумать о факторе времени как о возможности, в некотором роде последовательно влиять на мир, расходуя энергию собственной жизни - то и его можно представить как частную форму случая. Настолько негарантирован хоть какой-то прогнозируемый результат потуг. Настолько не понятно сколько же у тебя там еще осталось, в твоей батарейке. И настолько же не ясно - как желаемое, к которому ты стремишься, согласуется с тем, что ты можешь сделать. Пока кирпич случайно не упадет на голову. Или не объявится лейкемия. Прямо вот так войдет однажды и сядет за стол в самый не подходящий момент.
И ведь не спросит, сука, вовремя ли она. Все ли ты уже по списку закончил на сегодня.
Вот такие вот пирожки получаются. Вот так вот девки пляшут.
Весело.