ника, 59 - 3 марта 2012 12:30

Вот уж не знаю, случайно или нет дата выборов совпадает с датой отмены крепостного права, случившейся по юлианскому календарю 19 февраля 1861 года. Вряд ли. случайных рифм у истории не бывает. И опять же не знаю, какие неопознанные закономерности вызвали во мне желание порассуждать в честь этих двух событий о поэте, чей изможденный лик всегда напоминает мне о Ф.Э.Дзержинском. Точнее, порассуждать о стихотворении « Вчерашний день часу шестом зашел я на Сенную, там били женщину кнутом, крестьянку молодую…» и т.д. но я не устояла.
Мне давно хочется спросить: « Николай Алексеевич, что за странный маршрут вы выбрали для прогулки?» Странный, если не сказать больше! В середине девятнадцатого века Сенная площадь была местечком похлеще московской Хитровки. Самый криминальный район столицы. Воровские норы, трактиры, гирлянды красных фонарей, игорные притоны, ночлежки, мостовая, залитая помоями, смрад, способный, по признанию городской управы, «довести человека до обморока», и вечная одноглазая и безносая проститутка Саша Столбовая по прозвищу Пробка. Хорошо одетому господину соваться туда было решительно незачем, стремно и опасно. А в 1847 году Некрасов уже превратился в хорошо одетого господина: успешный издатель, живущий в дорогой квартире в двух шагах от Аничкова дворца.
Отдельным образом интересно, случайно ли он «зашел» на площадь в известное время публичных экзекуций, долго ли стоял и смотрел, как бьют кнутом молодую крестьянку, и те же чувства испытал бы, если б секли старуху? Не знаю, но без сомнения вид крови Николая Алексеевича завораживал. Он вообще был по-охотничьи к ней не равнодушен. Какой-нибудь нежный гринписовец лишился бы сознания в доме поэта, где « во всех комнатах стояли огромные шкапы, в которых вместо книг красовались штуцера и винтовки; на шкапах вы видели чучела птиц и зверей» Между прочим, убитых лично хозяином, автором террористического слогана: «Дело прочно, когда под ним струится кровь».
Василий Розанов в « Уединенном» сравнил Некрасова с соколом, который сидит на дереве и смотрит на поле, «где много валяется побитой им мирной птицы», и обвинил поэта в обольщении террором целого поколения молодых людей – « Некрасов, член английского клуба, партнер миллионеров, толкнул их более, чем кто-нибудь, стихотворением: “Отведи меня в стан погибающих”. Это стихотворение поистине все омочено в крови». Но загипнотизированных юношей я поэту готова простить. Эти мальчики и без него отыскали бы дорогу и на каторгу и на эшафот. У нас в России мужчины, из всякого нового сословия, допущенного и пристрастившегося к чтению, непременно сочиняли себе какую-нибудь гиблую историю: то в декабристы подадутся, то в народовольцы, то в социалисты, и у каждого из них есть свой искуситель.
А вот наклонности маркиза де Сада, переодетые в сострадание, хотелось бы разъяснить. Почему едва воображение поэта рисует образ молодой красивой женщины, он тут же причиняет ей какие-нибудь телесные увечья вплоть до летального исхода? То ноженьку голую косой порежет, то юную спину бичом исхлещет, то целиком заморозит, да еще непременно горестно-умильно полюбопытствует « Вкусны ли, милая, слезы соленые?», « Тепло ли тебе, молодица?», и потомкам погрозит, мол, «не русский глянет без любви на эту бледную, в крови, кнутом иссеченную музу». Хотя у нормального человека избитая женщина, пусть даже по совместительству и муза, должна бы, по идее, вызывать жалость, сострадание, но никак не любовь.
Если же девушкой нельзя разобраться в режиме он-лайн, то поэт все одно будет над ней виться черным вороном и мрачно пророчить « завязавши под мышки передник, перетянешь уродливо грудь, будет бить тебя муж-привередник и свекровь в три погибели гнуть». И ведь напророчит! Уцелевшую после встречи с одним угрюмым русским стихотворцем красавицу, в цветном платке, на плечи брошенном, добьет таки другой угрюмый русский стихотворец, столкнув в некошеный ров под насыпью Санкт-Петербургской железной дороги.

• 
• 
•