Igor, 55 - 1 октября 2011 05:19

СВЕРШЕНИЕ

"– Иди сюда, открой рот!
Чувствуя, что сейчас начнут бить, нехотя открыла. Шефиня плюнула мне прямо в рот. У меня, надо сказать, сильно выражен рвотный рефлекс и меня, вследствие этого, тут же, без промедления, вывернуло прямо на обидчика. Били меня долго. Телевизионный шнур с вилкой на конце со свистом разрезал воздух. Я упала с первого же удара. Думая, что я придуряюсь, меня продолжали бить на земле.
– Хватит уже! Кровь хлещет!
Включили свет. Голые мои ноги были иссечены шнуром в лохмотья. Два месяца потом они были синими и распухшими."
Это рассказ моей нынешней знакомой о детдоме. Самые яркие воспоминания были о побоях и постоянном голоде. Есть хотелось всегда. Причиной было, наверно, не то, что кормили плохо и мало, а то, что дети ведь постоянно двигаются, растут, да и старшие еду постоянно отнимали. Можно представить картину – детей 4-6 лет запускают в столовую. Они бегут наперегонки к своим местам, роняя стулья и падая. Добежав до места, они жадно хватают еду и суют её в рот. Кто кусок хлеба, кто яйцо. Нужно спешить – сзади идут старшие, раздавая подзатыльники и отбирая то, что в голодные рты ещё не попало.
"Шефини – две девушки более старшего возраста, которые за нами в комнате присматривали – постоянно над нами издевались, "испытывали" нас. Насмотрятся, например, фильмов про фашистов, оденутся мужиками и нас "насилуют". Я не сдавалась до последнего – одежда уже изорвана в клочья до трусов, а я ещё отбиваюсь и царапаюсь, как кошка. В результате, я стала примером для всех девчонок, в глазах наших "шефинь". "Вот, мол, – говорили те, – поймают вас настоящие фашисты, станут пытать – одна Гуля своих не выдаст! Ненавидела я их страшно: "Когда вырасту, – думала, – замочу их финкой. Отсижу, плевать – я хорошая, меня долго держать не будут, амнистируют как-нибудь". Замочить я их не замочила, но когда выросла и окрепла, то стала отвечать обидчикам всё более и более активно, в результате чего я получила ещё большее уважение и кличку "Борзая". Однажды пришлось выдержать очень крепкую и принципиальную драку: народ стал кругом и мы дрались "один на один". Победила я. В результате, в моём присутствии еду у малышей уже не отнимали. Благородства с моей стороны в этом было не много – просто среди малышей была и моя сестра (она была слабой и еду у ней отбирали постоянно). Собственно, это и послужило причиной драки – сестру я очень любила, и в тот момент вышеупомянутая драка была просто необходимостью выживания.
Родилась я в Красноярске, куда мать приехала из Средней Азии на заработки. Отец был из местных, работал начальником цеха; мать устроилась крановщицей на стройке, предварительно пройдя обучение. Однажды случилось несчастье: мать прямо в кабине крана то ли от усталости, то ли от недоедания потеряла сознание. Дело было зимой, хватились её не сразу, а когда хватились и вызволили её оттуда, то она уже была очень сильно обморожена. Причём обморожены были, преимущественно, даже некоторые области головного мозга. Проявлялось это в том, что мать время от времени стала "выпадать из реальности", многого не помнила из прошлого и не могла порой внятно объяснить, что она делает сейчас. На стройке инвалида держать не стали – тем более на работе, связанной с механизмами и машинами – и она уехала обратно в Среднюю Азию.
Родителей к тому времени в живых уже не было, жила она у каких-то дальних родственников, работала на полях хлопчатника у какого-то местного бея, попав в почти полную от него зависимость. Мне было тогда 4 года, я была на работе рядом с матерью, помогая ей, и я хорошо помню, каковы на ощупь и на вкус хрупкие коробочки хлопчатника и сам хлопок. Потом меня, ребенка, "выдали замуж" – заплатили за меня калым с тем расчётом, чтобы по достижении совершеннолетия я стала молодой женой, пятой или шестой по счету. Жениху на момент совершения сделки было 30 лет, мне – 5. Потом, так вышло, мать от побоев и издевательств с плантации сбежала. Хозяин и родственники жениха устроили за нами настоящую погоню. Две недели мы прятались у добрых людей в погребе, пока всё не утряслось, и наши поиски не прекратились. Я хорошо с тех времён помню ситуацию "отсидки": холод, масляную светильню, земляные стены, лестницу, уходящую вверх и люк в потолке, откуда нам спускали еду.
Потом у меня родилась сестра. Болезнь матери всё более и более прогрессировала, она все чаще и чаще находилась в прострации. Чтобы выжить, я выходила просить подаяние, которым кормила мать и младшую сестру. В конце концов вмешались соседи по дому, где мы в тот момент жили – вот так я и моя сестра, в конце концов, и попали в детдом.
После опыта моей предыдущей жизни детдом показался мне раем. Нас кормили, одевали; раз месяц водили по городу строем в кино. Сейчас я понимаю, что мы много чего там были лишены – мы не знали нормальных человеческих отношений, не знали, например, что люди бывают разных национальностей, понятия не имели, что такое деньги (потом, во взрослой уже жизни, когда я покупала билет на самолёт в Москву, я оставила в кассе с пятидесятки двадцать рублей сдачи – я раньше просто не видела денег и не знала, что есть такое понятие, как сдача. Когда мне всё это потом объяснили, как я тогда ревела
В детдоме мои мечты о взрослой жизни были вполне конкретными: я была убеждена, что у меня будет обязательно своя квартира, свой диван, мягкий ковер, и обязательно цветной телевизор. Девчонки смеялись над моими мечтами. В семнадцать лет я упала со стены интерната. Дело в том, что в детдоме на ночь нас закрывали в комнатах, чтобы мы не ходили по коридорам, и с нами было меньше проблем и хлопот. Но нам было всё пофиг и мы лазили по ночам из комнаты в комнату

• 
• 
•